Ты смотришь. А я в этом кожаном чёрном кресле, Скребу подлокотник. Зрачки мои широки. Скажи мне одно – А ты будешь любить меня, если я с этого дня ни одной не смогу строки?
И счетчик стучит, и дозиметра ноет зуммер, И плавают стены, сквозь щели смолой сочась.
Ты будешь любить, если я, предположим, умер, И мертвый тебе это всё говорю сейчас?
Ты будешь любить, когда взвоет за дверью стая, Когда Рубикон запретит перейти сенат? Когда ты почуешь, что я начинаю таять, И что выхожу из системы координат?
Когда целый мир, свои острые зубы скаля, Вонзит в меня сотни наполненных ядом жал? Ты будешь любить? Так, Как Шиву любила Кали, танцуя на нём, когда он не дыша лежал? Ты будешь?...
Так знай, что поставленный на колени, В любой темноте, в безысходности или тлене, На дне, под землей, в самой страшной морской глуби Когда я останусь, оплёван, забыт, покинут, Когда все вселенные разом возьмут и сгинут – Мне дела не будет!
no subject
А это вам как:
Ты смотришь.
А я
в этом кожаном чёрном кресле,
Скребу подлокотник.
Зрачки мои широки.
Скажи мне одно –
А ты будешь любить меня, если
я с этого дня ни одной не смогу строки?
И счетчик стучит, и дозиметра ноет зуммер,
И плавают стены, сквозь щели смолой сочась.
Ты будешь любить, если я, предположим, умер,
И мертвый тебе это всё говорю сейчас?
Ты будешь любить, когда взвоет за дверью стая,
Когда Рубикон запретит перейти сенат?
Когда ты почуешь, что я начинаю таять,
И что выхожу из системы координат?
Когда целый мир, свои острые зубы скаля,
Вонзит в меня сотни наполненных ядом жал?
Ты будешь любить?
Так,
Как Шиву любила Кали,
танцуя на нём, когда он не дыша лежал?
Ты будешь?...
Так знай, что поставленный на колени,
В любой темноте, в безысходности или тлене,
На дне, под землей, в самой страшной морской глуби
Когда я останусь, оплёван, забыт, покинут,
Когда все вселенные разом возьмут и сгинут –
Мне дела не будет!
Ты только меня люби.